Какова цена материнства? Женщина любит, вынашивает, в муках рожает своего ребёнка, но чтобы отнять его жизнь хватает одного удара, одного укола одной пули. Вместе с жизнью сына или дочери убийца забирает жизнь их матери. Сколько раз была убита Ноема, дочь Ламеха и Циллы? Слишком много, и каждая новая смерть забирала у неё частицу человеческого. Тогда что осталось от неё? Кто стоит перед испуганной самовлюблённой девочкой, которую когда-то мать выхватила из рук повитухи и прижала к груди? Жива ли ещё та, кто сидела с дочерью у огня, напевая той сказки, кто вплетала в длинные тёмные волосы Рух синие ленты?
- Ты не хуже меня знаешь, кто сгубил нас, - Наама с олимпийским спокойствием взирала на отчаяние дочери. Смятение, вызванное её решительным и успешным отпором, вернуло праматери самообладание, пусть лишь только отчасти. Она совсем не была похожа на ту женщину, что несколько минут назад металась здесь в исступлении. Изящные линии чуть изогнутого тела, сцепленные в замок пальцы рук, лежащие на правом бедре, каррарово-бледная кожа и белые непроницаемые глаза – испуганная мать преобразилась в ужасную имитацию статуи богини, которую облачили в дорогую мерцающую ткань и окропили жертвенной кровью. Под босой ногой прекраснейшей из женщин лежало лицо Мании. – Мир, за который ты не хотела сражаться, был и твоим. Это были твои земля и небо, которые у нас вознамерились отнять. Война была неизбежна. Война всегда неизбежна, мы лишь оттягиваем её к своему поражению. Не моя вина, что я поняла это раньше тебя.
Слова падали в воздух с безжизненным равнодушием. Ослеплённый разум вперёд вела лишь воля, которая заставила Нааму взять в руки топор и превратила языческое гнёздышко в братскую могилу. Она не знает сострадания, отчего мысли становились несгибаемыми, а голос мёртвыми мягкими нотами заполнял расстояние между матерью и дочерью.Какова цена материнства? Женщина любит, вынашивает, в муках рожает своего ребёнка, но чтобы отнять его жизнь хватает одного удара, одного укола одной пули. Вместе с жизнью сына или дочери убийца забирает жизнь их матери. Сколько раз была убита Ноема, дочь Ламеха и Циллы? Слишком много, и каждая новая смерть забирала у неё частицу человеческого. Тогда что осталось от неё? Кто стоит перед испуганной самовлюблённой девочкой, которую когда-то мать выхватила из рук повитухи и прижала к груди? Жива ли ещё та, кто сидела с дочерью у огня, напевая той сказки, кто вплетала в длинные тёмные волосы Рух синие ленты?
- Ты не хуже меня знаешь, кто сгубил нас, - Наама с олимпийским спокойствием взирала на отчаяние дочери. Смятение, вызванное её решительным и успешным отпором, вернуло праматери самообладание, пусть лишь только отчасти. Она совсем не была похожа на ту женщину, что несколько минут назад металась здесь в исступлении. Изящные линии чуть изогнутого тела, сцепленные в замок пальцы рук, лежащие на правом бедре, каррарово-бледная кожа и белые непроницаемые глаза – испуганная мать преобразилась в ужасную имитацию статуи богини, которую облачили в дорогую мерцающую ткань и окропили жертвенной кровью. Под босой ногой прекраснейшей из женщин лежало лицо Мании. – Мир, за который ты не хотела сражаться, был и твоим. Это были твои земля и небо, которые у нас вознамерились отнять. Война была неизбежна. Война всегда неизбежна, мы лишь оттягиваем её к своему поражению. Не моя вина, что я поняла это раньше тебя.
Слова падали в воздух с безжизненным равнодушием. Ослеплённый разум вперёд вела лишь воля, которая заставила Нааму взять в руки топор и превратила языческое гнёздышко в братскую могилу. Она не знает сострадания, отчего мысли становились несгибаемыми, а голос мёртвыми мягкими нотами заполнял расстояние между матерью и дочерью.

[dice=1936-9680-26]

[dice=5808-16]

[dice=7744-16]

[dice=3872-16]

Держась рукой за перила, я поднималась на второй этаж. Ладонь не ощущала ничего, кроме гладкой деревянной поверхности. Ни странного холодка, ни токов энергии, ни покалывания под пальцами, которые бывает при соприкосновении со сверхъестественным предметом. В то же время  меня не покидало ощущение, что в мою спину нацелен тяжелый сверлящий взгляд. Сколько бы раз я не обернулась, у подножия меня ждала пустота и выкрашенная в тусклый бежевый цвет стена. Ответ на вопрос «почему же хозяева не живут здесь» пришел мне на ум только спустя какое-то время. Дом не просто выглядел пустым, он выдавливал из меня уверенность в своих силах и спокойствие, угнетал. Несмотря на работающий кондиционер, оптимальную температуру и влажность, здесь было тяжело дышать. Дом как будто услышал меня сквозь долгий больной сон и начал просыпаться, стряхивая с себя многолетнюю пыль и видимость безопасности. Половицы скрипели не в такт моим шагам, совсем не там, где должны скрипеть, на кухне внизу закапал туго закрытый мной кран, лязгнула посуда. Он смотрел на меня с неудовольствием, я чувствовала его злобное любопытство. Возможно, это лишь мое богатое воображение, но интуиция подсказала, что мои нервы здесь не раз будут проверены на прочность. Я все больше убеждалась, что это никак не могут быть озлобленные души умерших. Нужно быть готовой ко всему.
Оказавшись на втором этаже, я первым делом заглянула в комнату, которая на момент трагедии служила детской. От нее не осталось и следа – каждые последующие владельцы дома меняли и предназначение комнат, и их обстановку, будто старались скрыть прошлое под слоями краски и обоев. Осматриваясь, я вновь и вновь задавалась вопросом: как дети не могли не услышать выстрелов? Они не только не плакали и не пытались спрятаться от брата, но даже не проснулись. Однако в материалах дела не было упоминании о снотворном. Я подумала об ужасе, растекавшемся по дому неделями. Он исходил от одного человека, их близкого человека, они не могли этого не понимать. Возможно, они встретили свою участь со смирением и надеждой, хотя ЭТО было сильнее и безжалостнее всего, что они встречали раньше. Я стояла в дверном проеме, но перед моим взором была фотография сорокалетней давности. Две кровати, на которых вниз животом лежали мальчики – Джон и Марк, застреленные из винтовки в упор. Двенадцатилетний Марк умер сразу, а девятилетнему Джону пуля перебила спинной мозг. Он слышал, как брат убивает сестер. О чем он тогда думал? Думал ли? Пытался ли звать на помощь? Кого? Мать? Брата, который лежат рядом, уже убитый? Я втянула носом воздух и захлопнула дверь в комнату и в свое богатое воображение. Оттуда ко мне тянулся липкий могильный холод. Но он был мне знаком, я не раз бывала на месте смерти. Справившись с собой, я сделала шаг назад, развернулась и открыла дверь в комнату, которая служила спальней родителям Дефео. Там я хотела устроить спиритический сеанс, и мне сперва требовалось осмотреться.
Люди считают спиритическую доску игрушкой, и отчасти оно так и есть. Многими из них легче растопить камин, нежели вызвать дух покойной бабушки. Но кто знает, откуда взялась та, которая попадет в руки? Обыватели необоснованно беспечно могут взять доску в комиссионке, чтобы пощекотать себе нервы вечерком после ужина с друзьями. А потом ищут экстрасенсов, медиумов или охотников, чтобы избавиться от привязавшегося к ним призрака – и не бабушки вовсе, а какого-нибудь наркомана, пристреленного полицией в соседнем квартале при попытке ограбления. Как раз такая доска приехала со мной в Амитивилль. С ней было связано несколько печальных темных историй, я чувствовала – этот инструмент подходит для такого места. Повторный подъем на лестнице сопровождался неприятным покалыванием в затылке и холодной испариной на шее. Я вернулась в бывшую спальню супругов Дефео, извлекла спиритическую доску из специальной коробки и села с ней на пол, окружив себя подушками. Перед сеансом мне нужно было подкрепить силы и набраться храбрости, которой часто не хватает. Вздохнув, я открыла припасенную фляжку с бренди и сделала ощутимый глоток. Обжигая мне рот и пищевод, оно упало в желудок и там уже разлилось теплом по телу. Я устроилась удобнее и готова была погрузиться в транс, когда в дверь кто-то постучал.
Я вскрикнула от испуга и пнула ногами доску так, что та отлетела к двери. Сердце колотилось в груди, обещая мне инфаркт. Я сделала еще глоточек бренди, гораздо меньше, потому что внезапный прилив страха заморозил мне поджилки. Осторожно я выглянула из комнаты и посмотрела вниз. Дэвид не предупреждал меня о том, что кто-то придет, хотя это могли быть и соседи, заметившие чужую машину. По крайней мере, я рассчитывала на это, потому что пока не могла допустить мысль, что дом, оскорбленный распитием горячительных напитков, решил меня припугнуть.
Держась рукой за перила, я спустилась вниз и осторожно подошла к двери. Ощущение чего-то живого за ней вызвало у меня приступ облегчения. Я распахнула дверь и с удивлением встретилась взглядом с красавчиком из кафе. Быстро взяв себя в руки, я вопросительно посмотрела на него, закрывая телом дверной проем, насколько это было возможно. Мое лицо приобрело непроницаемое выражение вежливой заинтересованности, которое всегда использовалось мной для общения с прессой. Не то чтобы я была не рада его видеть. В конце концов, это он напугал меня до чертиков и прервал сеанс в самом начале.
- Добрый день, - хотя не сказала бы, что он добрый. – Мисс Эмили Райн, приятно познакомиться, - по моему лицу, надеюсь, было заметно, насколько это знакомство «приятное». Впускать его особо не хотелось, но мне известно, какой въедливой бывает пресса. Особенно, если им указать на их место. Вздохнув, я гостеприимно распахнула дверь пошире. – Прошу, если это ненадолго.
Попутно я прикидывала, есть ли в моей сумке все необходимое для проверки – серебро, святая вода… Если «кристо» сработает, он свернет мне шею быстрее, чем я смогу добежать до выхода. Возможно, даже без использования рук. Габаритные симпатичные мужчины интеллигентного вида у меня с некоторых пор вызывают если не оторопь, то приступ настороженности. Ничего хорошего от мужиков ждать не стоит, особенно от таких видных.